Формозов А.Н. Снежный покров в жизни млекопитающих и птиц. Приложение В. И. Осмоловская. Значение снежного покрова и урожайности хвойных в жизни млекопитающих и птиц Подмосковья (по дневникам А. Н. Формозова)
Формозов А.Н.
Снежный покров в жизни млекопитающих и птиц
Из-во МГУ. 1990 г.
Приложение
Значение снежного покрова и урожайности хвойных в жизни млекопитающих и птиц Подмосковья
(по дневникам А. Н. Формозова):
В. И. Осмоловская
После того как в связи с войной прекратились исследования А. Н. Формозова в Костромской области (стационар «Шарья»), Александр Николаевич всецело перешел на столь же планомерное изучение животного мира Подмосковья.
Такое упорное и последовательное изучение животного населения определенной территории с ежегодными, а в Подмосковье еженедельными наблюдениями и учетами на постоянных маршрутах имело определенную цель. А. Н. Формозову хотелось показать все тонкости взаимоотношений животного населения со средой обитания и выявить роль отдельных экологических факторов. К сожалению, работы, выполненные в Шарье и в Подмосковье, остались незавершенными, и мы можем только догадываться, какие задачи ставил перед собой А. Н. Формозов.
Планомерное изучение фауны Подмосковья было начато А. Н. Формозовым в 1938 г. во время летней практики студентов на Биологической станции в Звенигороде. Позднее его внимание привлекли лесные массивы по Северной ж. д. (ст. Софрино, Зеленоградская), напоминающие южную тайгу, хорошо знакомую ему по работе в Шарье. В послевоенные годы работа в основном ограничивалась именно этим районом, особенно после 1954 г., когда на ст. Зеленоградской был приобретен дачный участок.
При экскурсиях в поле А. Н. Формозов делал только самые необходимые записи: данные учетов, схематичные зарисовки и т. п. Остальные наблюдения фиксировались в тот же день дома. При этом в отдельных тетрадках Александр Николаевич вел общий фенологический дневник, а наблюдения по отдельным видам животных или особым темам выписывал на отдельных листках и складывал в соответствующие папки или конверты. При этом на каждом листочке делал красным карандашом пометку, в какую рубрику надо отнести данное наблюдение— «снег», «следопыт», «лисица», «зайцы», «мелкие грызуны» и т. д. В публикуемых выше отрывках дневников мы постарались отразить эту систему записей А. Н. Формозова.
Из многих вопросов, или тем, которыми А. Н. Формозов занимался в течение всей жизни, особым вниманием и любовью пользовались два: 1) значение снежного покрова и 2) урожайности семян хвойных деревьев. Именно по этим двум темам мы постарались как-то систематизировать дневниковые записи А. Н. Формозова, с тем чтобы показать характер и объем собранного им материала.
Значение снежного покрова
Изучением значения снежного покрова в жизни животных Подмосковья А. Н. Формозов занимался очень внимательно, особенно последние 25 лет. Он не только систематически замерял высоту снега, но каждый раз описывал профиль снежной толщи, отмечал количество и толщину льдистых корок, которых в иные годы бывает до 5—7, описывал структуру различных слоев снега, следил за изменениями характера кухты, инея и гололеда. Измерения проводились регулярно в двух стациях: на лесных не продуваемых ветром полянах, где снежный покров наиболее высок, и в сомкнутом ельнике, где его высота минимальна (рис. 75 и 76). В каждой стации закладывался профиль из 20—30, а иногда и большего числа измерений, на основании которых высчитывалось среднее. До 1955 г. снег измерялся в разных местах, иногда на ст. Софрино, иногда в Зеленоградской, с 1955 г.— только в Зеленоградской, притом на одних и тех же маршрутах.
Из графиков видно, что в Подмосковье нередки малоснежное начало зимы, когда до конца декабря или даже позднее высота снега в ельниках не превышает 15 см, и многоснежный конец зимы с высотой снега подчас более 60 см. Из 24 зим 18 были с малоснежным началом, 15 — с многоснежным концом. 3 зимы вообще были малоснежными (в ельниках высота снега в течение всей зимы не выше 15 см) и 6 — по-настоящему многоснежными, без малоснежного начала.
Рис. 69 Высота снежного покрова (зимы 1946/47, 1959/60 гг.).
1 — поляна; 2 — сомкнутый ельник; 3 — малоснежный период зимы(в ельниках меньше 15 см); 4 — многоснежный период зимы(на полянах более 60 см)
Рис. 70 Высота снежного покрова (зимы 1960/61-1971/72 г.) Обозначения те же, что и на рис. 69
Такой характер снежного покрова Подмосковья накладывает определенный отпечаток на зимнее существование многих зверей и птиц. Вкратце остановимся на некоторых его особенностях.
Малоснежное начало зимы благоприятно для зайцев-беляков. Хотя беляки переходят на питание корой деревьев еще до выпадения снега, они нуждаются в некотором разнообразии пищи и поэтому в малоснежный период охотно подъедают в ельниках торчащих над снегом побеги черники и зеленые листья лесной осоки (Carex pilosa Scop.). Эту осочку А. Н. Формозов называл «беличьей озимью», так как неоднократно наблюдал сплошные утоптанные следами зайцев площадки, на которых вся осока, выступавшая над снегом, была подстрижена. В 1944/45 г. массовая кормежка беляков на осоке продолжались вплоть до середины января. При более глубоком снеге 22 февраля 1945 г. было замечено поедание беляками крупных листьев папоротника (Aspidium spinulosum Sw.), что также указывает на потребность в зеленом корме.
Зима 1963/64 г. была такого же типа, что и зима 1944/45 г., однако разные особи зайцев вели себя по-разному. 4 января 1964 г старый беляк питался в основном побегами и корой ивы, тогда как маленький белячок подъедал побеги черники и листья осоки, и помет его из-за преобладания зелени был значительно темнее. Возможно, что молодые беляки дольше старых продолжают питаться зеленым кормом и позднее переходят на питание корой и вешами. Интересно отметить, что в ельнике, где 4 января высота снега была всего 7—10 см, беляки проложили систему троп, хотя необходимости в них, казалось бы, не было.
Малоснежное начало зимы благоприятно также для рябчиков. Питание на деревьях для тетеревиных всегда сопряжено со значительными трудностями, и при мелком снеге рябчики предпочитают бегать по низу, склевывая незанесенные снегом побеги черники или почки низкорослых ив. Мало того, в ноябре 1969 г., когда сильный снегопад пригнул к земле увешанные ягодами ветви рябины, парочка рябчиков прибежала к ним нз еловых куртинок за 150 м и набегала тропы, склевывая ягоды снизу. Высота снега была 20—25 см.
Таким образом, в некоторые годы рябчики до февраля ведут «осенний» образ жизни, т. е. много кормятся на земле, а ночуют в густых елях. «Снежные лунки» — следы ночевки рябчиков под снегом — в Подмосковье чаще всего встречаются в феврале — марте. В конце марта рябчики уже не закапываются в снег и ночуют в открытых лунках, поверх наста, обычно под защитой ветвей елей. В марте же они снова начинают много бегать по насту, особенно в период вылета семян ели. 13 марта 1949 г. зарегистрирован пробег рябчика длиной 300 м. В малоснежные зимы, такие как 1960/61, 1970/71 и 1971/72 гг., рябчики, вероятно, вообще не ночуют в снегу.
Для лисицы неблагоприятны как многоснежные морозные зимы, так и малоснежные теплые, когда нередко образуются достаточно мощные ледяные корки. Фактически под Москвой не было ни одной зимы, когда бы лисицы не голодали и не питались бы падалью, отбросами и фекалиями (Формозов, 1975). «19 марта 1956 г. Лиса ходит «кольцами» у комлей крупных елей — мест ночлега птиц. Уж не повадилась ли искать замерзших в эту зиму?» В тот же день по следам лисицы были найдены остатки замерзшей сойки, съеденной лисой.
Многоснежные зимы губительны для соек. По наблюдениям А. Н. Формозова, сойка легко раскапывает свои запасы, пока высота снега не превышает 20—25 см; при более глубоком снеге она пользуется прикопками белок, часто голодает.
В середине 50-х годов было подряд несколько многоснежных зим. Гибель соек отмечена зимой 1952/53, 1954/55 и 1955/56 гг. Помимо отдельных встреч замерзших соек, раскопанных лисой, гибель их регистрировалась по встречам разложившихся трупов после схода снега (до четырех за одну весну) и нахождению перьев этих птиц в выстилке гнезд гаичек. В результате, несмотря на отличный урожай желудей в 1957 г., сойки в подмосковных лесах почти перестали встречаться. Объяснить происшедшее без знания зимних условий существования соек невозможно.
Годы с поздним установлением снежного покрова очень неблагоприятны для мелких грызунов и насекомоядных. Именно в эти годы часто глубоко промерзает почва, образуются притертые ледяные корки и гололед, при теплой погоде возможно подтопление. Даже простое оседание и уплотнение снега при небольшой оттепели делает его непроходимым для мелких зверьков. О неблагополучии жизни мышевидных под снегом в первую половину зимы можно судить по большому количеству их следов на поверхности снега. Иногда эти следы свидетельствуют о направленном перемещении зверьков. Интересной в этом отношении была зима 1960/61 г. Декабрь 1960 г. был необычайно теплый: 26 дней с оттепелями. В конце декабря в Зеленоградской снег почти повсеместно был пропитан водой на 3_5 см, в низинах обледенелые и покрытые водой участки занимали от 30 до 80% площади. Из заболоченной луговины след обыкновенной полевки тянулся на 320 м, т. е. зверек явно переселялся. В лесу по опушке рыжие полевки жили оседло в кочках у основания берез, елей и пней. Между пнями были следы коротких пробежек в несколько свежих стежек. Рыжие полевки свои гнезда устраивают обычно над землей, и подтопление для них не столь опасно, как для обыкновенных полевок.
Совершенно иная картина жизни мелких грызунов была в районе Звенигорода (санаторий «Поречье»), где рельеф более возвышенный и пересеченный. В феврале все время встречались следы рыжих полевок и землероек, особенно под пологом елового молодняка. Во второй половине зимы зверьки часто бегали по поверхности снега, но причины этого иные. При потеплении и опаде кухты с ветвей рыжие полевки и землеройки ищут под елями корм. Особенно много бегают они в марте, когда происходит вылет семян ели.
При неблагоприятных условиях жизни под снегом выселение и переселение зверьков происходит не только по поверхности снега, но и в его толще, относительно рыхлом и хорошо проходимом слое, о чем можно судить в период снеготаяния, когда обнажается большое количество ходов мелких зверьков, а иногда и кротов. Но еще больше дают наблюдения непосредственно после схода снега. При плохих условиях зимовки, т. е. при образовании льдистых корок, промерзании почвы и т. п, после схода снега на поверхности почвы нет ни настриженной ветоши, ни выбросов земли, зато часто встречаются поврежденные полевками стволики деревьев. В эти же годы в зимних травяных гнездах нередко попадаются мертвые зверьки. Для жизни мелких млекопитающих благоприятны зимы с высоким снежным покровом и с устойчивой морозной погодой без оттепелей. Вот как описывает А. Н. Формозов условия многоснежной зимы: «После многоснежной, хотя и морозной зимы 1955/56 г. следы деятельности полевок и кротов указывают на отсутствие притертой ледяной корки: много травяных колбас, выбросы часто из гумусированного слоя, много мелких прикопок к корням, нет объеденных стволиков деревьев, мало травяных гнезд, тепло было и в норах».
Бывают годы, когда после плохого начала зимы зимовка проходит благополучно. Снега выпадает достаточно, под его слоем оттаивает промерзшая почва и исчезают притертые и взвешенные ледяные корки. Зимой 1959/60 г. «...при высоте снега 18—20 см стояли морозы ниже —20°. На поверхности снега много следов мелких зверьков, главным образом землероек, весной в одном гнезде был найден мумифицированный трупик, видимо замерзшей землеройки.
Позднее положение нормализовалось и зимовка протекала благополучно. Весной было много следов подснежной работы кротов — выбросов гумусированного слоя, прикопок, поврежденных деревьев совсем не было».
В итоге из 26 зим, для которых достаточно подробно описаны условия зимовки мелких зверьков, 14 были неблагоприятными, 6 — благоприятными и 6 — относительно благоприятными.
С большим количеством неблагоприятных для мелких грызунов зим в Подмосковье можно, вероятно, связать редкость их зимнего размножения. За исследованный период оно отмечалось лишь трижды: в 1956/57 г. размножение обыкновенных полевок в Чашниково наблюдал В. В. Груздев (1958), в 1959/60 г. там же отметил размножение рыжих полевок и лесных мышей В. С. Лобачев (личное сообщение), в благоприятную зиму 1962/63 г. размножение рыжих полевок в Звенигороде установил Ю. М. Смирин (1970). Зима 1956/57 г. была не очень благоприятный. С 12 по 23 декабря были оттепели и образовались три льдистые корки. По наблюдениям Груздева (1958), зверьки размножались в основном на овсяном жнивье, где урожай убрали не полностью, притертой же ледяной корки там не было.
Условия зимовки мелких грызунов, несомненно, оказывают влияние на характер динамики их численности: за исследованный период было два больших пика — в 1956 и 1963 гг., и оба раза после благополучных зим, а в 1956 г. даже после двух хороших зим подряд.
Еще работая в Костромской обл., А. Н. Формозов (1948) установил, что подъемы численности ласки бывают особенно большими, когда совпадают пики численности серых и рыжих полевок, а также землероек. Под Москвой таким был 1963 г. Массовое размножение серых полевок отмечал В. В. Груздев (1967), а рыжих полевок—Ю. М. Смирин (1970); весьма вероятно, что и численность землероек была в тот год достаточно высока. Осенью 1963 г. по первым порошам А. Н. Формозов отметил необычайно высокую численность ласок.
Они встречались даже в черте города — на пустыре за студенческими общежитиями по Ломоносовскому проспекту, а в Зеленоградской 8 декабря весь лес по существу был «исчерчен следами ласок»; на 10—12 км пути встречались следы не менее 15 зверьков. В дальнейшем с увеличением снежного покрова число следов ласки резко уменьшилось: 3 февраля 1964 г. на том же маршруте были замечены следы семи особей, а 2 марта — только четырех.
Из зоологов, тропивших ласок (Насимович, 1949; Данилов, Туманов, 1976), никто не отмечает, что этот зверек может не только «минировать» снег, но при соответствующих условиях жить под ним неопределенно долгое время, «работать» в пустотах среди травы и кустов. В этом случае ласки делают отдушины, в которые выглядывают, чтобы осмотреться, а затем вновь уходят под снег, не оставляя следов. Конечно, для подснежной охоты ласок необходимы высокий и достаточно рыхлый снег и высокая численность грызунов, тогда ласки ведут относительно оседлый образ жизни и у них появляются постоянные убежища. 1 января 1964 г. в Москве в овраге в конце Ломоносовского проспекта А. Н. Формозов нашел под брошенной дверью жилое гнездо ласки, утепленное шерстью водяной крысы. В том же году 4 января и 2 марта на станции Зеленоградской были найдены снежные норы ласки, куда вели как входные, так и выходные следы. На Кольском п-ове, по наблюдениям А. А. Насимовича (1949), ласки зимой не имеют постоянных убежищ. А. Н. Формозов еще по первым порошам отметил преобладание следов самцов ласок; это связано с тем, что более мелкие самки легче шныряют по норам полевок и кротов и реже показываются на поверхности (длина прыжков у самки по рыхлому снегу 20—25 см, у самцов — 30—35 см и больше). Зимой 1963/64 г. следы самцов преобладали в течение всего сезона (из 56 только 5 принадлежало самкам). Конечно, в другие зимы картина может быть иной. В годы с гололедом и твердыми корками наста ласки много бегают по поверхности и далеко не везде могут проникнуть под снег (Формозов, 1975).
При передвижении по поверхности снега ласки предпочитают придерживаться защищенных растительностью мест, а открытые поляны стремятся пересекать по перемычкам из мелкого кустарника. В этом сказывается их боязнь пернатых хищников, и, хотя последних под Москвой очень мало, их нишу в какой-то степени занимают врановые птицы. 20 ноября 1946 г. по следам установлено, что на ласку напала сойка. Ласка тащила молодую пашенную полевку, которую сойка не сумела отнять (полевка и ласка были обнаружены под ближайшим пнем). При троплении ласок 1 января 1964 г. в черте современной Москвы у ст. Матвеевская А. Н. Формозов отметил, что ласки бегали особенно осмотрительно: или по густым березнякам, или строго по полосе подрезанных желтых акаций. Такое поведение зверьков было связано, видимо, с тем, что рядом находилась свалка, где держалось множество ворон и галок. В этом, пожалуй, тоже можно усмотреть специфику существования мелких зверьков в Подмосковье.
Значение урожайности семян хвойных пород
Сведения об урожайности семян ели в Подмосковье, собранные А. Н. Формозовым, охватывают период с 1921 по 1972 г. Материалы за 1921 —1934 гг. вошли в книгу «Колебания численности промысловых животных» (Формозов, 1935), в которой приведен график урожайности ели в районе Северной ж. д., основанный, очевидно, на опросных и ведомственных данных. Их обобщение привело к выводу, что для Подмосковья характерны достаточно частые и регулярные, через два года на третий, подъемы урожайности семян этой породы.
Начиная с 1935 г. урожайность семян ели А. Н. Формозов оценивал на основании личных наблюдений, причем в довоенные годы и во время войны проводил их в основном на Звенигородской биологической станции МГУ, а с 1944 г. главным образом в лесах вдоль Северной ж. д. на отрезке между станциями Зеленоградская и Софрино (табл. 6).
Примечание. Годы с хорошим урожаем отмечены звездочкой. Знаком ++ отмечено массовое поедание цветочных почек ели.
Более тщательные наблюдения Формозова показали, что четкой периодичности в плодоношении ели нет. Она может давать урожаи два года подряд, как это наблюдалось в 1946— 1947 гг., после чего наступил четырехлетний перерыв. Урожаи могут повторяться и через год, как случилось в 1940 и 1942, а затем в 1952 и 1954 г., однако чаще всего — через три года на четвертый. О том, что в урожайности этого вида нельзя ждать строгой периодичности, писал еще Г. Ф. Морозов (1928).
За 37 лет наблюдений хороший урожай семян ели А. Н. Формозов отмечал 11 раз, т. е. в среднем раз в три-четыре года.
Совсем иначе в районе исследований выглядят данные об уражайности семян сосны, хотя по этой породе наблюдения отличаются меньшей полнотой (см. табл. 6). В лесах по Северной ж. д. сосна не образует сплошных насаждений.
Отдельные плодоносящие деревья вкраплены в елово-смешанные леса или растут по опушкам и дачным поселкам. Такие деревья плодоносят более равномерно, и вследствие этого урожайность чаще получает среднюю оценку в 2—3 балла, а колебания урожайности бывают менее резкими. Последнее имеет огромное значение для животных, специализированных в питании семенами хвойных (белки, большого пестрого дятла и клестов). Эти виды начинают использовать новый урожай еловых шишек обычно с первых чисел июля, иногда немного позднее и продолжают питаться семенами до апреля следующего года. В марте обычно начинается высыпание семян ели, и они становятся доступными другим, неспециализированным птицам — синицам, чижам, чечеткам, рябчикам и др. В некоторые годы вылет семян растягивается на весь апрель. Так, в 1941 г. клесты 1 и 2 мая продолжали кормиться по вершинам елей, где в шишках еще сохранились семена. В среднем можно считать, что животные, специализированные в питании еловыми семенами, в урожайные годы обеспечены кормом в течение 10 меся цев, с июля по апрель следующего года. Если взять весь период наблюдений, равный 37 годам, то за 11 урожайных лет эти виды были полностью обеспечены кормом 110 месяцев, что составит лишь 25% от продолжительности всего изученного периода.
Следовательно, 3/4 времени специализированные виды испытывают недостаток в основном корме, вследствие чего вопрос о дополнительных источниках пищи, особенно для белки, приобретает большую остроту.
Естественно, что при неурожае семян ели основным замещающим кормам белки становятся семена сосны. В табл. 6 отмечены годы, когда белка питалась главным образом сосновыми семенами, и, хотя не во все годы наблюдения были достаточно подробны, удалось показать, что массовое потребление семян сосны обычно бывает при плохом урожае шишек ели. В урожайные на ель годы белка явно предпочитает питаться еловыми семенами и почти не трогает сосновых.
Только в 1961 г. отмечено, что наряду с еловыми белка грызла и сосновыешишки. В некоторые годы, в частности зимой 1959/60 г., сосновых шишек хватило до весны, и белки безбедно перезимовали. В голодную зиму 1966/67 г. в дачном поселке ст. Зеленоградской, где густые ели создавали хорошие защитные условия, зверьки жили оседло. Регулярно в 15—16 ч они ходили кормиться за 300 м в группу отдельно растущих сосен, пробираясь одним и тем же путем—по забору вдоль речки, а потом по большим деревьям — к соснам.
При недостатке основных кормов белки кормятся также семенами других древесных пород. Так, в парке санатория Узкое, где мало елей, в декабре 1961 г. белки регулярно кормились семенами остролистного клена, снимая крылатки с тонких побегов. Иногда на дереве кормилось одновременно до трех зверьков.
Второй и очень важный дополнительный источник пищи белки — это цветочные и частично листовые почки ели, которые она поедает, срезая концевые веточки, или, как их называют, «лапочки» ели. С 1944 по 1969 г. питание почками было отмечено в 11 случаях, причем в 5 это предшествовало сильному цветению ели, и белка в большем количестве поедала именно цветочные почки (см. табл. 6). В эти годы зверьки предпочитали кормиться на отдельных хорошо плодоносящих елях, и к весне зеленый ковер из срезанных веточек точно проецировал контур кроны таких деревьев. Количество срезанных веточек достигало 300 на 1 м2. Обычно белка срезает веточки по линии предпоследней мутовки почек, которые объедает чаще других. Из 55 описанных веточек у 24 были съедены почки только предпоследней мутовки, у 30 — предпоследней и частично последней, т. е. верхушечной, и только на одной веточке — верхушечные почки. Крупная концевая, т. е. листовая, верхушечная почка во всех случаях оставалась нетронутой.
Количество срезанных веточек ели стоит в прямой зависимости от наличия семян на деревьях. Голодной зимой 1960/61 г. в преддверии хорошего урожая семян белка в большом количестве стригла веточки в лесах близ Зеленоградской и почти не трогала их в районе Звенигорода, где шишек на сосне и ели было больше.
Иногда белка стрижет веточки ели, хотя и в небольшом количестве, также в годы, когда цветочных почек мало. В этом случае в пищу, видимо, используются менее питательные листовые почки. Зимой 1947/48 и 1969/70 гг. зверьки в небольшом количестве стригли веточки елей, хотя шишек на них с осени было много. Эти наблюдения относятся к концу зимы (февраль—март) и, вероятно, связаны с тем, что еловых семян не хватило до конца сезона.
При сильном голоде белки едят почки лиственных деревьев. Например, 6 января 1956 г. А. Н. Формозов записал: «Высмотрел белку на березе.
Перегоняемая, шла березами же, но как-то вяло, прыгала плохо и все пыталась отсидеться. След ее на снегу чаще у берез, с комля которых съедала лишайники. Видимо, сильно голодает. На березе — не почками ли кормилась?» В тот же день видел еще одну белку на березе. 12 декабря 1970 г. отметил, что белка долго «висела» на ветвях ивы и объедала почки. Видимо, можно считать, что встречи белок зимой на лиственных деревьях — показатель плохого состояния популяции в целом.
Третья группа дополнительных кормов белки в голодные годы — это запасы, скрытые под. снегом: старые сброшенные клестами («кислые») шишки ели, а также собственные или чужие запасы желудей, орехов и т. п. В голодные зимы белки много бегают низом и делают прикопки в снегу, ища пропитание. Однако этот источник пищи не всегда бывает доступен. Так, 30 января 1949 г. белка в 20% случаев не могла оторвать от земли «кислые» шишки, вмерзшие в притертую льдистую корку. Чаще прикопки белки встречаются в ельниках, где снег мельче и лишен льдистых корок.
Еще в 1944 г. Формозов предположил, что белка в основном использует запасы желудей, сделанные сойкой. 24 декабря 1944 г. в его дневнике записано: «Сойка здесь в жизни белки, видимо, играет большую роль. Выход к дубам на опушках сейчас для белки — гибель (открыто, опасно), да и снег там с тремя корками и высокий. Разрыв между стацией размножения (защитные ельники) и местами урожая дуба в плохой год ликвидирует деятельность сойки». Заметим, что сойка делает свои запасы преимущественно в ельниках, где снег мельче (Формозов, 1975).
Иногда белка вынуждена питаться сугубо суррогатными кормами. В голодную зиму 1950/51 г. Формозов отметил целую тропу следов белки около фекалий человека. Видимо, белка их посещала и грызла не один раз.
При передвижении по рыхлому снегу белка может минировать его, хотя делает это довольно редко. Вот как описывает это явление Формозов: «30 января 1949 г. Звенигород. В ельнике при рыхлом снеге белка 3—4 раза уходила под снег и в общей сложности прошла под ним 39 м (с небольшими перерывами и провалами потолка). Лаз в снег — полуокружность, очень аккуратная, а сам снежный ход проложен так ловко, что свидетельствует о большом искусстве белки в этом деле». В те годы, когда урожай семян ели хороший, белка также нередт бегает по низу, делая прикопки в снегу в поисках пищи. Это) может быть вызвано разными причинами. Иногда шишки на деревьях труднодоступны для белки из-за большой кухты, как это было зимой 1952/53 г. 5 декабря Формозов записал в дневнике: «Хотя еловой шишки много, нередки прикопки к земле. Видел следы белки — ползали по снегу вокруг крупной ели, отшелушивала крупные кусочки коры, видимо, обгладывала накипные лишайники или водоросли». В других случаях белка просто пытается разнообразить свою диету, так как при однообразном питании семенами хвойных она испытывает сильное солевое голодание. В 1953 г. с середины января по март белки регулярно посещали приманку из голов, крыльев и лапок рябчиков, которые сильно были ими изъедены.
Наконец, четвертая группа дополнительных кормов белки в голодные годы — это запасы, сделанные на деревьях, и в частности засушенные белкой грибы.
Запасанием грибов белка занимается далеко не каждый год. В годы урожаев семян ели или сосны белки, видимо, совсем не запасают грибов, и только полное отсутствие основных кормов активизирует инстинкт запасания.
Последнее наблюдалось в 1948 г., когда под Москвой были полный неурожай семян ели и почти полное отсутствие шишек на сосне. В дневнике А. Н. Формозова записано: «Под Москвой ничего, кроме грибов. А зимой 1948/49 г., будучи в Звенигороде, он отметил: «Редкостная зима по обилию сушеных грибов. Особенно часто находил их в молодых осинниках, где они хорошо видны, группами по 2—8 шт., главным образом Armillaria»1. Та же картина наблюдалась осенью 1948 г. в Переславском р-не Ярославской обл., следовательно, усиленное запасание грибов было свойственно белкам на очень большой территории. Засушенные белками грибы Формозов находил также осенью 1958 г., но в меньшем количестве, чем в 1948 г. Затем за весь период исследования засушенных белкой грибов им найдено не было, хотя не исключено, что зверьки запасали их понемногу и в другие годы.
Интересные наблюдения были сделаны в Зеленоградской в голодную для белок осень 1970 г. Часть белок жила оседло на дачном участке за счет подкормки. Кроме того, они использовали урожай яблок, разгрызая мякоть и добираясь до привлекательных для них семечек. 28 ноября 1970 г. было замечено, как белка с большим яблоком в зубах поднялась на высокую ель и спрятала его в ветвях. Орехи, которые белки получали на кормушке, они прятали в подстилке, иногда на расстоянии 100 — 150 м от нее.
Зависимость нахождения клестов-еловиков в той или другой местности от урожая семян ели хорошо известна. В табл. 6 отмечены месяцы массовых встреч клестов, когда их наблюдали регулярно, иногда по нескольку раз в день. Частые встречи клестов приурочены к годам с хорошим урожаем ели и к первой половине следующего года. Конечно, не во все годы учеты клестов проведены с одинаковой полнотой. Например, из-за войны нет наблюдений в 1942 г.
Нередко работа в экспедициях мешала А. Н. Формозову проводить учеты клестов в летние месяцы, но все же зависимость их появления от урожаев семян ели прослежена им достаточно хорошо. Летом 1959, 1964 и 1968 гг. клесты-еловики встречались регулярно, но в небольшом количестве при отсутствии шишек на ели, но хорошем урожае семян сосны, 5—9 июля 1964 г. на дачном участке держался и пел крупный красный самец, очевидно клест-сосновик.
Кроме случаев, указанных в табл. 6, А. Н. Формозов отметил налеты клестов зимой 1922/23 и 1934/35 гг., после хорошего урожая еловых шишек в 1922 и 1934 г. Все эти данные значительно дополняют сведения, приводимые в сводке Е. С. Птушенко и А. А. Иноземцева (1968).
При массовом появлении клесты обычно переходят к оседлому образу жизни, т. е. встречаются на одних и тех же местах, нередко держатся парами, самцы усиленно поют. Очевидно, в это время происходит и их гнездование. 5 февраля 1935 г. Формозов наблюдал клестов, занятых устройством гнезда. Летом 1940 г. на Звенигородской биостанции М. М. Слепцов по состоянию яичников установил, что у клестов были выводки в июле—августе. 29 декабря 1940 г. при валке леса на биостанции была срублена сосна с гнездом клеста (в кладке было 4 яйца), в тот же месяц добыли самку с большим яйцом в яйцеводе. У других добытых самок клестов яичники были в спокойном состоянии. 21 января 1941 г. были добыты самец и самка клеста с наседными пятнами, а А. М. Сергеев наблюдал, как пара клестов отводила его от гнезда. 1 мая 1941 г. Формозов видел самку, кормившую молодого. Таким образом, при 5-балльном урожае семян ели летом 1940 г. клесты практически размножались в разные месяцы с июля 1940 по май 1941 г. Аналогичная картина, видимо, имела место и в другие годы большого урожая еловых семян. Формозов встречал молодых клестов 2 сентября 1957 г., 15 марта 1958, 8 июня 1962, 29 июля 1965 и 18 июля 1968 г.
Небольшие группы клестов, возможно выводки, отмечены им 16 и 29 июня 1958 г., 14 августа 1961, 20 марта 1966 и 14 августа 1969 г. Нет данных о размножении клестов только в октябре—ноябре, когда эти птицы обычно кочуют небольшими стайками вместе с летними выводками.
Интересная особенность в поведении клестов, не отмеченная в сводке Е. С. Птушенко и А. А. Иноземцева (1968), — появление их с весны, задолго до использования нового урожая шишек. В 1940 г. в районе Звенигорода, по наблюдениям А. Н. Формозова, птицы встречались в июне, «словно предчувствуя, что скоро дозреют зеленые шишки и будет год изобилия». В это время они пробавлялись семенами из упавших и открытых шишек сосны. В 1957 г. птицы появились в конце апреля, а в мае уже держались парочками и самцы хорошо пели. А. Н. Формозов также полагал, что оседлое их пребывание было «связано с сильным цветением ели, а может быть, и наличием прошлогодних шишек сосны». Та же картина наблюдалась в 1952, 1954, 1961 и 1965 гг. (см. табл. 6).
При питании зимой исключительно семенами ели клесты, как и белки, испытывают солевое голодание. 15 марта 1958 г. А. Н. Формозов дважды отмечал, что молодые клесты «подвешивались» к бетонным столбам изгороди, выклевывая песок, а 23 марта того же года видел много следов клестов у пятен мочи человека и дважды вспугивал самих птиц. У этих же пятен оказалось много следов чижей, которые в марте тоже питаются преимущественно семенами ели.
Массовые налеты в Подмосковье чижей и чечеток не связаны непосредственно с урожаем семян хвойных пород. Таежная бурая чечетка (Acantis flammea flammea) обычно встречается на пролете и изредка гнездится. Интенсивность пролета может быть различна и в большей степени зависит от погоды. Так, в ночь на 23 октября 1946 г. был сильный снегопад с вьюгой и на другой день в массе появились чечетки. За день было отмечено несколько десятков стай, и в некоторых из них было до 1500 особей. «Резко выраженный пролет северных птичек, видимо пригнанных холодной волной и буранами».
В другие годы пролет чечеток проходит незаметно, а в годы урожая семян березы эти птицы нередко остаются под Москвой на всю зиму. (Определить урожайность березы не так уж просто. По этому вопросу 1 декабря 1963 г. А. Н. Формозов писал своему большому другу зоологу-натуралисту Ф. Д. Шапошникову: «Ты спрашиваешь, знаю ли я об урожайности «семян березы.
Конечно, знаю. В годы с дождливым началом лета пыльцу сбивает вода и семена получаются пустые. На вид сережки есть, но птице (чижам, чечеткам) взять нечего. Пыль-никовые сережки — другое дело. Я замечал, что этот корм рябчиков и тетеревов не каждый год появляется в большом количестве. Иногда их бывает маловато. Думаю, что, как и у других пород, закладка генеративных органов лучше идет при сухом лете, а рост — при влажном».
Хороший урожай березы Формозов оценивал по наличию сережек на небольших деревцах и мелкой березовой поросли. Урожай березы с оценкой в 4—5 баллов был в 1940, 1947, 1948, 1955 и, видимо, в 1958 и 1961 гг. В следующие за этими годами зимы в массе встречались чечетки. Пустые сережки на березах были отмечены осенью 1962 г., и зимой 1962/63 г. чечеток под Москвой не было совсем.
При питании преимущественно семенами березы чечетки, видимо, нуждаются в каком-то разнообразии и иногда, даже при наличии сережек, едят семена крапивы, сирени и др. Зимой 1955/56 г. отмечено, что чечетки нередко обыскивали «плакучие» ветви спелых берез, лишенные сережек, и снимали с них, видимо, яички тлей. Осматривая стволы молодых березок, чечетки сдергивали отслаивающиеся пленки тонкой бересты и кусочки лишайников, как это делают синицы.
Потребители семян березы образуют свою «плеяду», или консорцию. Кроме чечеток и чижей плодовые сережки березы расклевывают гаички и снегири, также «подвешиваясь» на тонких ветвях. После них, как и после чечеток, на снегу остаются натрушенные чешуйки и семена. Под деревьями, где кормились птицы, часто встречаются следы землероек (малой и обыкновенной), причем зверьки делают прикопки к семенам, погребенными под слоем снега в 3 см. В 1970 г. отмечено, что упавшие кучкой березовые семена и части сережек склевывала ворона, а в Нижегородских дневниках (1921 г.) есть указание, что то же самое делала галка. При высыпании семян на крыше сарая их подбирали домовые воробьи и домовая мышь, а весной 1971 г., по наблюдениям в Солнечногорском р-не членов кружка юных биологов Московского общества испытателей природы, по насту осыпавшиеся семена березы подъедал тетерев. Таким образом, вокруг березы также формируется группа основных и второстепенных «нахлебников» — потребителей семян, как это описано у А. Н. Формозова (1975) для потребителей семян ели.
Еще в 1941 г. А. Н. Формозов высказал предположение, что чечетки остаются под Москвой на гнездовье в годы, когда урожай березы совпадает с урожаем ели, и в марте, при высыпании семян ели, получают обильную и полноценную подкормку. Доказать правильность этого предположения удалось в 1958 г., когда после высокого урожая ели в 1957 г. 29 мая 1958 г. был пойман слеток чечетки, а 21 июня 1958 г. отмечен выводок. В то же лето гнездо и слетки чечеток были найдены И. И. Шуруповым в окрестностях ст. Хлебниково (Птушенко, Иноземцев, 1968).
Чижи регулярно гнездятся под Москвой, однако, как отметил А. Н. Формозов, количество их сильно колеблется в зависимости от урожая семян ели. Так, летом 1962 г. почти совсем не было слышно этих птиц, тогда как в конце апреля 1970 г. (после урожая 1969 г.) на 1 км пути встречалось не менее 6— 8 пар.
В конце июля—августа в Подмосковье формируются небольшие стайки чижей, кормящихся на березах. В это время интересно известное постоянство мест кормежки этих стай: птицы изо дня в день прилетают на одни и те же деревья.
В 1952 г. появились на березах дачного участка с середины августа и держались здесь до сентября. Позднее они начинают кочевать и на пролете могут образовывать стаи до 100 и более особей, как это было в урожайный на семена ели 1957 г.