Формозов А.Н. Снежный покров в жизни млекопитающих и птиц. Зимние дневниковые записи разных лет. I. Из ранних дневников (Нижний Новгород, 1916 — 1922 гг.)
Формозов А.Н.
Снежный покров в жизни млекопитающих и птиц
Из-во МГУ. 1990 г.
Зимние дневниковые записи разных лет
I. Из ранних дневников
(Нижний Новгород, 1916 — 1922 гг.)
Зима 1916/17 г.
3/Х. С 4—5 ч дня пошел снег, к вечеру его нападало уже вершка на два. Все побелело; будет пороша!
4/Х. Чудная вещь этот снег: едет ли воз с сеном, упадет ли с дерева листок, пробежит ли черный стройный хорек или крохотная мышь-малютка вылезет покормиться — обо всем остается запись, точный отпечаток характера и повадок существа, прикасавшегося к этому пушистому и предательскому покрову.
Рис. 41. Отец (Н. Е. Формозов) на охоте
29/Х. Ходил с ружьем и... убил своего первого русака! Случилось это на краю овражка, на небольшом холмике, поросшем густой желтой травкой. Я спускался в овраг и вдруг в аршине от себя заметил в траве не то ком, не то зайца. Заяц, это был он, вдруг зашевелился и одним прыжком скрылся в овраг. Секунда, и он огибает холмик, за которым уже скроется навсегда, в это мгновение рявкнул левый ствол и русак через голову кувыркнулся в траву! Русак весом в семь фунтов, сильно вылинял зад.
10/ХП. Ходил весь день. Вчера был туман и на снегу появилась корка, поэтому свежие следы можно отличить от старых; есть небольшая пороша. Снял капканы: они пусты. В полях, во многих местах следы охоты ворона: отпечатки его лап, расковырянный снег, пятна крови, внутренности и шерсть полевок; в одном месте те же следы после серой вороны. Ворон ловит полевок, бросаясь на них прямо сверху или подпрыгивая к ним. В нескольких местах следы ласок, они редко тянутся на большом пространстве: обычно ласка бегает от одной норки полевки к другой, избрав какую-нибудь колею, густую межу или паровую полосу.
Рис. 42
Следил русаков. Одного поднял из-под межи среди садов дер. Грибалова. Здесь нет никакой возможности следить: так много нахожено, наползано и набегано русаками за две ночи. Русаки здесь кормятся (да и везде так) на озимях, сгребая снег с земли. Спугнутый русак прошел с версту и сел в колее среди озимей; недопустил и легкими прыжками, едва касаясь земли, пошел озимями, иногда присаживаясь и прислушиваясь. Испуганный проезжавшей лошадью, он понесся и скрылся за горизонтом с быстротой летящей птицы.
17/ХП. У города стала Волга. Ходил по пороше. Утро — настоящее зимнее. Небо ясное, безоблачное, зарумянилось яркой зарей, розовым светом зарделись покрытые инеем деревья, голубые тени побежали по оврагам и позади межей, вдали задымились занесенные снегом деревеньки, посветлел заиндевевший лес. Мороз (—14°), но не холодно. Проходил весь день, но видел очень мало. Русаки сбились к опушкам леса и деревенским садам: в полях их слишком тревожат охотники, здесь же следить невозможно. Видел (довольно порядочно) пищащих чечеток, слышал пуночек, видел тетеревятника в деревне и сорок на гумнах.
Рис. 43
24/ХП. Холодно (- 13°) и ветрено, вид лесов, полей и окоченевших деревьев угрюмый и неприглядный. То же впечатление производит и животный мир: всюду пустыня, только кое-где стайка пухлых чечеток, перелетая с места на место, кормится в зарослях сорняков. На гумнах и в деревнях стайки неунывающих воробьев и овсянок. Ласки в поисках мышей ходят около скирд.
В лесу нет никакой возможности ходить: снега на каждом кусте «горы» и он засыпается в карманы, за ворот, в сумку — всюду.
Рис. 44. Канюк-зимняк
9/1. Весь день снежная вьюга, ночью ветер.
10/1. «Твердая» (снег на полях «скатало») и короткая пороша. У Больших Мостищ начал следить русака. Он, следуя одному из правил русачьей мудрости: «не ходи мягким снегом, если можешь идти настом», спетлял несколько раз на жестких надувах и спустился к оврагу, здесь копался в малиннике, но чем-то неудовлетворенный пошел дальше и еще, спетляв и дав круг, лег внутри него под согнутыми снегом талами. Выскочил шагов за пятьдесят (хотя я подходил без лыж, но все же снег сильно шумел и трещал). На подходе к «Куропаточьему» оврагу, мне еще раз удалось его увидеть: он прилег под межой, но услышав скрип лыж, во весь дух помчался по дороге и скрылся за горизонтом.
Подойдя к довольно большому оврагу, поросшему кустами, я увидел на дне его и по краям следы куропаток. Шесть следов местами расходились и снова собирались в тропку, как только снег делался рыхлым. На бугре птицы рылись в кучах земли и, раскопав снег, что-то искали на картофельнике (в ямках валялись кусочки отрытой зелени); дальше виднелись следы ударов крыльев, и следы от лапок кончались. Я двинулся вдоль оврага, заглядывая на дно... и вдруг, с характерным страшным шумом и треском шесть куропаток снялись слева от меня с озими и скрылись в овраге (рис. 45). Обойдя овраг, я не смог их найти; и только возвратясь туда через некоторое время, снова заметил на сдутой озимой полосе с обнажившимися кочками шесть каких-то комков. Это и были куропатки. Я сгонял их несколько раз, и они продолжали держаться той же тактики: садились на обнаженный от снега капустник или озимь, разбегались, затем каждая вырывала в снегу ямку и, прислонившись к какому-нибудь комку земли, ложилась в нее. В таком положении их невозможно вовремя заметить, и только звучное «прррр, прррр» извещает, что они уже летят. Первоначально они сидели в ямках глубиной вершка 2—3, вырытых на чистом снегу.
Рис. 45. Серые куропатки
4/III. Заметил беличий след (свежий) и начал следить. Белка отправилась из дубняка в «мелочи» в поисках орехов и копалась в нескольких местах под согнутыми тяжестью снега кустами. Пробежав с полверсты, она вернулась в дубняк и начала ходить верхами, изредка спускаясь на снег. Еще через некоторое время начала прятать свой след: пролезать под согнутыми кустами или прыгать по их «хребтам». Благодаря этим уловкам, я, наконец, потерял след, но в стороне заметил высокий (около 2 саженей) обломок старой гнилой осины. В таких осинах дятлы постоянно долбят дупла, а ими пользуются все кому угодно. Я подошел к дереву и пнул ногой. Закачался древний обломок, мягко свалилась с его вершины кучка снега, снежная пыль искорками полетела в морозном воздухе, а с противоположной стороны мелькнул черный кончик беличьего хвоста. Скоро и сама белка одним прыжком перелетела сажень, отделявшую ее жилье от соседнего дерева, быстро взобралась на несколько аршин и застыла, крепко уцепившись задними лапами.
Вершина осины продолблена дятлами с двух сторон, и, таким образом, одно дупло имеет два выхода; пряди «беличьего мочала» торчат в одном из них.
Белка подошла по снегу, скрывая свои следы вышеописанным способом, затем уже по деревьям добралась до своего дупла.
Я вспомнил, что поблизости есть хорошее дупло. Подхожу к этому дупляному дереву — следов нет, но из дупла торчат зеленоватые листья — видно, сорваны нынешним летом, под деревом накрошены кусочки коры. Следов же не было вот по какой причине: белка к гнезду подходила нижней, незанесенной снегом частью ствола дерева, наклонно упавшего рядом (рис. 46).
Рис. 46. Путь белки к дуплу
Не беда, что ей приходилось бежать вниз спиной, цепляясь за ствол, белки и на это мастерицы; кусочки коры говорили, что этот способ ею употребляется часто. Несколько ударов по стволу — и сероватой тенью, сбрасывая черные кусочки коры, вылетает белка, мигом прячется за ствол дерева, немного поднимается и застывает на месте, чтобы ее труднее было заметить. Уши прижаты, темные глаза иногда скрываются веками — она мигает, и северный ветер раздувает ее сероватую шкурку.
9/III. Ходил в поля без ружья, «пробежаться». В архиерейском саду русак объедает побеги вишен и яблонь, вообще много русачьих следов у кустов и много объеденных веток. Встретился «октябрьский» горностай в норе у сада, в конце своего оврага. От норы идут следы в сад и по заросшему низу оврага у плетней и занесенных кустов (рис. 47, 48).
Рис. 47. Горностай у норы
Продвигаясь мимо «шалашей», образовавшихся от согнутых пластами снега вишневых деревьев, я вдруг шагах в двух от себя заметил что-то рыжеватое, бросившееся под один из «шалашей». Я остановился, выжидая, не появится ли зверь с противоположной стороны «шалаша», но тот засел под согнутыми ветвями и не появлялся. Тогда я, чуть двинувшись, скрипнул лыжами... и круглый, как мячик, русак, торчком поставив уши, озираясь одним глазом на меня и разбрасывая снег, кинулся на противоположную сторону оврага. Однако и здесь его ждала ловушка: сдутый с полей снег высоким крутым гребешком висел над оврагом. Русак выбрался до края оврага и прыгнул, но рыхлый край гребня обломился под ним, и испуганный зверюга слетел вниз. Растерявшись, он бросился вдоль надува и прыгнул снова, но опять рухнул тонкий гребешок, и русак очутился внизу. Я бросился за русаком — испугу его не было границ; только третий отчаянный прыжок вынес его на твердую почву, и тогда над искрящейся чертой снега мелькнули грязноватые стройные ноги, полетела морозная пыль и все затихло.
Рис. 48. Следы горностая. Здесь он копался
3/IV. Утром «на откосе» слышал высоко пролетавших жаворонков. Милые, давно знакомые и родные звуки их песенки привели меня в большую радость.
На заборах появились синие «весенние» мухи. «Удрал» от двух последних уроков. Да, весна настоящая! Снег сделался рыхлым, зернистым, почернел и опустился, грязно-зеленоватые пенистые потоки несутся и ревут по оврагам, дороги проваливаются, речка разлилась и потопила всю долину, в воздухе над проталинами разлит нежный аромат преющего листа, «отходящей» земли и зимовавшей зелени, а в далекой синеве неба, по которому вереницами бегут белые барашки, звенят и переливаются песни полевых жаворонков. Они поют, и их песни, соединяясь с журчанием ручьев, сливаются в лучшую для меня в мире мелодию. Ура, весна!
Зима 1917/18 г.
21/XI. Опять пороша, вчера занесло и затянуло все следы. Следил русаков, но без успеха: запуганные еще вчера, они выскакивают далеко и вообще очень осторожны. Пороша «длинная», и по следам видны все приключения русака за ночь: пятно разрытого снега, где он доставал стебельки озими, следы его во время обгладывания капустных кочерыжек или сладких веточек лебеды. По оврагам и долине речки тянутся следы лисы. Она ходила по отрожкам с желтыми травами, по межам; у одиноких кустиков местами видны ямки, где она откапывала мышей. Из птиц видел несколько стай чечеток, стаю пуночек (не менее 150), да двух куропаток, кормившихся на бекасином болотце у камышей р. Старки.
Рис. 49
18/1. Ходил в поля, соблазненный ясным морозным (—15°) и тихим днем. Как искрились и играли на солнце безграничные снега в полях, какие нежные переливы синих и голубых теней тянулись в падинах и оврагах, как тих, прозрачен и свеж был воздух! Пороша хотя и была, но следить трудно, так как снег весь скатан в твердые бугры. Зима ныне поразительно ветреная, таких сувеев, как нынче, я еще не видел никогда. Следил нескольких русаков, но принужден был бросить.
Из птиц в поле вороны, протянул над самым снегом тетеревятник, покружились пуночки, перелетали чечетки. В сорняках синица долбила репьи, отыскивая скрывающихся в них жирных белых личинок. Несколько белых лазоревок, обыскивая камыши, задорно трещали, поглядывая на сорокопута, угрюмо сидевшего на маковке яблони. Завидев меня, последний снялся и полетел в далекий овраг.
Зима 1918/19 г.
9/ХП. Поля — бесконечные, голубовато-серебристые, местами фиолетовые — тянутся кругом, скрипят лыжи, и снег струится и бежит под ногами. Тишина мертвая, зимняя... Только ветер, жгуче потягивая с севера, гудит и поет в стволе ружья. Бегут снега, а мысли печальные и безрадостные текут вереницей, и кажется, не будет конца этому неудержимому бегу. Да, прошли, должно быть, «золотые денечки», и милые бунинские стихи звучат и не уходят весь день:
«Где ты закатилось счастье золотое,
Кто тебя развеял по пустым полям?
Не взойдет над степью солнышко с заката,
Нет пути-дороги к невозвратным дням».
16/XII. Ходил на охоту после дежурства. Следил белок, нашел несколько гнезд и с трудом выпугнул одну: лежали очень крепко. На обратном пути, уже под вечер, видел громадную стаю пухлых пуночек. Странная это птичка: днем ее как-то не видно, но в сумерки, когда чуть посизеют поля и желтоватая полоса заката начнет обозначаться над горизонтом, откуда-то сверху вдруг доносится мелодичный свист и через мгновение уже бегут пухлые пуночки по межам, по снегу, по дороге. Вот одна подпрыгнула и склюнула несколько зерен с поникшего кустика лебеды, другая что-то нашла в комке заиндевевшей земли, там парочка поссорилась из-за овсяного зерна — ожило поле и всюду виднеются пухлые бегущие фигурки. Но вдруг свистнула протяжно одна, ей ответила другая, и стайка, дружно снявшись, исчезает в неясной мгле спускающихся сумерек. Уныло и мертво поле, только маленькие ямки и крестики-лапки на снегу свидетельствуют, что еще недавно вот тут сидела, привлеченная лебедой, милая, пухленькая, серебристо-серая птичка.
Зима 1921/22 г.
11/XI. Ходил почти весь день. Хотя «передувает низом», все же сносная пороша: вчерашний снег довольно глубок. На картофельном поле много следов обыкновенных полевок. Обычно они натаптывают тропки на расстоянии двух-трех аршин от одной норки к другой, редко пускаясь в «далекие» путешествия.
В таких случаях полевка спешит что есть силы перебраться через открытое место; об этом говорят следы прыжков. Лисица много напутала от норки к норке, охотясь за полевками. В мелколесье следы белок. Они ходят низом, копаясь в сухом листе и разыскивая желуди, местами гложут луб мертвых веток, зараженных каким-то грибком. В этом кустарнике ночуют стаи «воронья», главным образом галки и серые вороны. Лиса, как а раньше, шныряет по кустарнику, разыскивая, по-видимому, мертвых птиц, а кстати, может быть, и мышкует (тут очень многочисленны полевки и мыши). Кроты роются, выбрасывая землю местами поверх снега.
Рис. 50. Вдруг словно из земли выскочившая лисица поскакала в гору, легко неся свой большой и красивый хвост
Нашел мертвую галку, замерзшую во время ночевки. Она лежала, закинув голову на спину, спрятав клюв в перья так, как это обычно делают спящие птицы. Глаза ее были слегка полуоткрыты, сама же она сидела на снегу, поджав ноги с собранными в комок пальцами и раскинув крылья (рис. 51). Белки натоптали и набегали около этого трупа, видимо лазали даже : на мертвую птицу, но не тронули ни одного ее перышка.
Рис. 51. Замерзшая галка на снегу и следы белок
Пролетел тетеревятник с галкой в лапах, спугнутый мной с кормежки на маленькой вырубке в кустарнике. На снегу в одном месте следы совы (серая неясыть): сделав несколько беспорядочных шагов, шаркнув крыльями по снегу, она полетела.
В лесу на поляне среди дубняка стайка гаичек и лазоревка. Гаички лазят по ветвям, лазоревка обыскивает какие-то стебли, торчащие над снегом. Вот она уцепилась за стебель и, сидя как-то боком, быстро-быстро долбит его клювом, роняя на снег мелкие щепочки, пробила, что-то достала из пробоины и начала долбить тот же стебель несколько ниже, так что ей пришлось лечь на бок в пушистый снег, цепляясь в то же время лапками за главную опору (рис. 52).
Рис. 52. Лазоревка за работой
Я заинтересовался этим и, выждав время когда лазоревка кончила свою работу, раскрыл один стебель. И что же оказалось? В пустоте полого неправильной формы шершавого стебля борщевика я нашел двух пауков в «коконах» и несколько мелких комариков. Разломав еще один старый стебель, я нашел там гусеницу, свернувшуюся клубком и заткнувшую вход в стебель пробкой из мелконатрушенных кусочков его, чем-то склеенных. В третьем стебле я нашел такую же гусеницу, несколько пауков в коконах и несколько меньшего роста без коконов, а также штук 5—6 комариков. Вся эта тварь слабо шевелилась (рис. 53).
Рис. 53. Мелкая живность, зимующая в полых стеблях борщевика
Пауки — коротконогие, серые, которые весной появляются одними из первых на поверхности оттаявшей земли.
В гнилых легко ломающихся стеблях населения нет; лазоревка знала это и ни одного не раздолбила. Итак, веселая звонкоголосая лазоревка трудилась не зря, и не зря она долбила твердые стенки стеблей, шурша и треща ими так громко, как в пору бы более крупной птице. Да и мелкая тварь тоже хороша! Надо же выдумать такую «квартиру»: ведь стебель очень плохой проводник тепла, а когда его засыплет снегом, то и вовсе тепло станет в его узкой, длинной, тесноватой, правда, но зато надежной «комнатке» (в стеблях насекомые и пауки собирались на некотором расстоянии от входа, поближе к земле).
На закате, возвращаясь домой, увидел стайку пуночек (особей 200), кружившую довольно высоко над снежными полями. Долго летали птички, четко вырисовываясь на фоне ясного морозного неба, нежно звучали протяжные призывные крики, порой парочки начинали гоняться друг за другом. Узорные следы бегавшей стайки виднелись на снегу у дороги, где птички клевали обнажившуюся «воробьиную травку», метелки лебеды и, кажется, тысячелистника.
1/1. Метель... поля окутаны белой крутящейся мглой, снег потоками струится под ногами, больно бьют по мокрому лицу без конца летящие снежинки... Несмотря на погоду, я упорно двигаюсь к лесу: первый день года нужно провести в любимой обстановке: на лыжах, в рукавицах, с ружьем за плечами...
Рис. 54. С охоты домой
В лесу не чувствуется ветра, снежинки падают сверху, но зато не слышно и голосов: шум ветра их заглушает. Видел лишь стайку чечеток, летевших низко над вершинами, тетеревятника, с усилием державшегося против ветра на большой высоте, да несколько воронов. В лесу, где я провел весь день, очень пусто. Тишина и безмолвие гнетущие. Тихо-тихо... С еле слышным шелестом, зацепляя за ветки, сыплется снежок, и этот шорох, заполнив тишину, придает безмолвному лесу какую-то особую торжественность.
«Тьёть-тьёть-тьёть-тьёть-тьёть...» — вдруг разом заговорили где-то вдали в дубняке поползни. За шелестом снега эти звуки очень тихи и нежны. Вскоре все кончили свистеть, и только один все еще не успокоится и, постепенно сбавляя силу свиста, все больше и больше растягивает паузы: «тьёть — тьёеть - тьёть».
После работы поползня на снегу у комля дерева остаются лишь мелкая труха коры да лишайники; дятел обязательно оставляет кусочки оббитой коры, а если дерево гнилое, то и целые куски ее. Кое-где видны следы беляков, горностая и ласки. Следов «мышей» очень мало: снег глубок!
Рис. 55. Поползень
На опушке дубняка, на краю поля под защитой высокого леса куртинка пустого молодняка. В этом молодняке на клёнике толщиной с палец, в его разветвлении гнездо орешниковой сони (рис. 56).
Рис. 56. Гнездо орешниковой сони
Все гнездышко — плотный шарик — снаружи сделано из кленовых листьев, дальше листья березы, нижняя внутренняя часть гнезда сделана из мелких тонких листьев злаков (этот слой не простирается на верхнюю часть гнезда, то есть кровля лишь из листьев древесных пород) (рис. 57). В гнезде, к удивлению моему, оказалось восемь крупных отборных желудей! Весьма вероятно, что это запас сони, собранный для весеннего времени.
Рис. 57. Гнездо орешниковой сони в вертикальном разрезе
22—27/II
(поход на Керженец совместно с Г. Д. Шапошниковым)
25/II. Днем ходили по Керженцу. Местами передвигаются стайки слабо попискивающих гаичек и корольков. Особенно милы корольки: как забавны они, эти маленькие пухлые комочки, когда, обшарив одну вершину, волнистым полетом начнут «пересыпаться» высоко над поляной на запушенные снегом темно-зеленые лапы гигантских елей, ближайших к осмотренным ими раньше. Встретили мужика, который сказал нам, что здесь все время, пока не выпал последний глубокий снег, держались три золка.
26/II. Обратный путь. Вышли в 6 часов утра, когда еще было темно. Вскоре начало светать. Было так хорошо, что мы то и дело подолгу останавливались. Лес настороженный, тихий и строгий стоял в торжественном молчании. Тощие березки, мелкие елочки, одетые шапочками снега, и узорные вершины елей уходили в сизую мглистую даль. Тихо... Далеко в Хахалах слабо прозвучали колокола. Звон. Грустный, зовущий, утренний звон медленно поплыл над лесом. Даже в городе в серое зим-нee утро далекий звон навевает рои воспоминаний, а здесь, вда-ли от жилья человека, на узкой дорожке среди сугробов снега к величавой тишине белого леса под слабый звон колоколов думалось как-то особенно... Повеяло от этого зимнего утра чем-то высоко прекрасным давно знакомым, вспомнились нестеровские картины с их мистической красотой, освященными веками старообрядческими верованиями, скитами, монастырями и креста-Ми на фоне северного леса...
«Трррррррррр»,— слабо донеслось откуда-то издалека, где-то ближе послышалась более низкая глухая трель, другого дятла, и вот уже белая мертвая тишина наполнилась тресками дятлов. В этих неказистых трелях, когда они несутся со всех сторон и будят утреннюю дремоту леса, много прелести и красоты Примитивной музыки. Эти звуки так гармонируют с нежными? красками и узорными контурами полусонного леса. Слабо пискнула в стороне от дороги и вылетела на нее гаичка. Со звонким ««тррююю-трррюююююю» мелькнул над вершинами желна... Начался хлопотливый день лесных питомцев.